Полная переделка - Страница 32


К оглавлению

32

И чтобы Кендрю сказал: «Джентльмены, я не могу молчать. Хотите верьте, хотите нет, но меня мучает совесть, и поэтому и должен публично покаяться…»

Боже, я представил себе реакцию бедного Кендрю. Щеки у него отвиснут до пояса, а глаза исчезнут вовсе.

Раздался телефонный звонок. Уж не Кендрю ли звонит мне?

Профессор Ламонт приглашал меня обедать сегодня вечером с его дочерью.

- С удовольствием, профессор, - сказал я и почувствовал, как сердце у меня забилось.

- Спасибо, дорогой Рондол. Простите меня за напоминание, но, надеюсь, вы помните наш уговор? Одри знает, что у меня здесь собственная лаборатория. И все.

- Да.

- Ну вот и прекрасно.


* * *

Когда я вошел в столовую, Одри уже была там. На ней был костюм из толстого твида - строгий жакет и длинная юбка. Она подняла сзади волосы, и лицо ее стало еще красивей. Она увидела меня и улыбнулась. Улыбка показалась мне рассеянной и холодной. Конечно, теперь, когда я служащий ее отца, я превратился в нечто домашнее. Ну, если и не в слугу, то, во всяком случае, во что-то малоинтересное. Ну что ж, она, безусловно, права.

- Добрый вечер, мистер Рондол, - сказала она и протянула мне руку. - Я рада, что отец заполучил вас к себе на какое-то время. Я, правда, не знала, что ему в лаборатории нужен еще и адвокат… Но я не вмешиваюсь в папины дела. Это очень скучно.

- Добрый вечер, мисс Ламонт, - сухо сказал я и наклонил голову.

Самое сильное оружие, которым я располагал, была сухость. Извечное оружие бессильных.

Она удивленно подняла брови. И как тогда, в первый раз, они выгнулись совсем по-детски. На мгновение на ее лице появилось выражение недоумения, потом обиды, потом равнодушия.

- О, Оуэн, - улыбнулась она и повернулись к Бонафонте, который пошел и комнату. На нем был прекрасно сшитый темно-серый костюм, который шел ему. Я посмотрел на него. Лицо его было напряжено, на щеках выступили пятна. Он улыбнулся ей, но улыбка была вымученная, жалкая.

- Что с вами, Оуэн? - спросила Одри.

- Со мной?

- Да, с вами.

- Ничего.

- Вы не рады меня видеть? Я не претендую на многое, но…

- Для чего вы издеваетесь надо мной?

- Я? Над вами? Господь с вами, Оуэн.

- Как вы можете даже подумать, что я не рад вам? Вы же знаете, Одри… - Оуэн сделал судорожное глотательное движение, словно был питоном и собирался проглотить кролика.

- Что же я должна знать? - она снова изобразила недоумение. То ли она была профессиональная обольстительница, то ли очень хорошая актриса.

- Одри… - у Бонафонте было такое лицо, что я даже испугался за него. Еще минута - и он подавится кроликом.

- Ничего не могу понять… - она развела руками тем же жестом, что ее отец, но в отличие от его лапок руки у нее были длинные и красивые. Она вдруг озорно рассмеялась. - Неужели вы хотите сказать, мистер Бонафонте, что я вам нравлюсь? Это было бы слишком хорошо, чтобы быть правдой. Я всегда относилась к вам с таким уважением… Боже, думала я, неужели же такой талантливый и симпатичный человек обратит когда-нибудь внимание на меня.

- Одри, - снова пробормотал Бонафонте и скривился как от зубной боли, - для чего вы это говорите?

- Простите, Оуэн, - грустно сказала она и печально опустила плечи. - Я знаю, что не могу понравиться вам. Что ж, каждый должен нести свой крест. Вам нужна девушка молодая, красивая, хорошо воспитанная, а не такая хулиганка, как я.

Она даже не издевалась над ним, не кокетничала с ним, она просто дурачилась.

Бонафонте сделал титаническое усилие, проглотил кролика, вытер вспотевший лоб платком и взял из рук Одри стакан с мартини.

- Бедный Оуэн, - тихонько вздохнул около меня профессор Ламонт, - когда он видит ее, он совершенно теряет голову.

- Я его прекрасно понимаю, - так же тихо ответил я, и профессор бросил на меня сбоку быстрый благодарный взгляд.

- А где Эрни? - спросил профессор. - Он же обещал вернуться к обеду. - Он посмотрел на часы. - Пусть пеняет на себя. Прошу к столу.

Мы прошли в столовую и уселись за круглый стол, на котором у каждого кресла стояла карточка с именем. Я оказался Между Одри и молчаливым высоким типом с лошадиными зубами - инженером Харрис-Прайсом. По всей видимости, он считал, что двойная фамилия так возвышает его над прочим однофамильным плебсом, что ни разу ничего никому не сказал. Впрочем, может быть, я и ошибался. Вполне возможно, что он был просто глухонемым. Но так или иначе аппетит у него был отменный. Немолодая женщина, прислуживавшая за столом, по-видимому, знала об этом, потому что все время подкладывала ему на тарелку.

- Простите, мисс Ламонт, - нагнулся я к Одри, - вы не могли бы сказать мне, мой сосед слева вынужден есть за двоих из-за того, что у него двойная фамилия, или он носит детям пищу за щеками?

Она улыбнулась и покачала головой:

- О, я не знала, что вы такой злослов.

Обед продолжался. Мой сосед слева продолжал с какой-то мрачной решительностью нашпиговывать себя едой, Бонафонте все шел красными пятнами, профессор Ламонт смотрел на Одри с немым восхищением, а сама Одри с воодушевлением рассказывала о необыкновенном уме своей собаки, которая вышвырнула с пятого этажа на улицу ее тапки. Это было настолько прекрасно, что я даже забыл на несколько минут, где мы находимся.

После обеда Одри пригласила Бонафонте и меня немного погулять. Бонафонте угрюмо отказался, с ненавистью посмотрел на меня, и мы вышли во двор.

Одри взяла меня под руку, и мы долго молча шли по дорожке. Пал туман, и зажженные в саду фонари окружали светлые нимбы.

- Мне показалось, что вы за что-то сердитесь на меня, - сказала Одри.

32