Полная переделка - Страница 33

- А мне показалось, что вы запрезирали меня.

- Запрезирала? За что?

- За то, что я здесь…

Если бы она что-то знала, она должна была дать мне понять.

- Боже мой, какая глупость… - Она помолчала немного. - Скажите, а что с Гереро?

Она все-таки думала о нем. В отличие от меня. Хотя именно мне, его адвокату, следовало помнить, что время идет и срок подачи апелляции приближается. Я пожал плечами.

- Ничего, мисс Ламонт. К сожалению, ничего нового…

- В прошлый раз вы спросили у меня, мог ли он совершить убийство. Я думала об этом…

- И к какому же выводу вы пришли?

- Не знаю… то мне кажется, что безусловно не мог, то появляется уверенность, что мог, и легко… Что мы вообще знаем друг о друге? И даже о себе… Вы думаете, я знаю себя? Нет. Иной раз я взгляну на себя в зеркало, посмотрю на это совершенно незнакомое лицо и думаю, что эта особа еще выкинет… Вы знаете, Язон, почему я пыталась покончить с собой?

Я промолчал.

Она смотрела на меня с какой-то настойчивой требовательностью.

- Вы думаете потому, что Гереро бросил меня? Чепуха! Просто потому, что я вдруг ощутила чудовищное одиночество - Я точечка в безбрежном мире… Одна, совсем одна. Ни людей, которым я нужна, ни дела, которое нужно было бы мне… Рисунки, попытки стать фоторепортером - все это было дамским рукоделием. Я помню тот вечер. Я вдруг ощутила свое одиночество и свою никчемность так остро, так безжалостно, что поняла - это конец. Мне было не страшно умирать. Страшно было жить…

У меня сжалось сердце Боже, до чего же нелепо устроен мир, если это очаровательное существо не могло быть счастливо. Мне вдруг остро захотелось прижать ее к груди, заслонить от зеркала и одиночества, растопить ее замороженное сердце. И я смог бы это сделать - столько я испытывал в это мгновение теплоты и нежности к Одри Ламонт. Она буквально захлестывала меня, эта нежность и теплота, мне было трудно дышать. Если бы я только мог рассказать ей… Но я не знал нужных слов. Я только взял ее руку и осторожно сжал в своей. Почему любовь всегда приносит с собой грусть?

- Не надо, Одри, - пробормотал я. - Все будет хорошо… - Я остро осознавал, какими жалкими и никчемными были мои слова, но Одри вдруг остановилась и пристально посмотрела на меня. В полутьме сада ее глаза показались мне огромными и странно напряженными. Может быть, безумными. - Это правда, Язон? - прошептала она. - Вы верите, что что-то еще может быть, что я смогу спрятаться от себя? Скажите мне, скажите! - голос ее стал требовательным, дрожащим от нетерпения.

- Да, Одри, я верю, что два человека могут уже не бояться одиночества.

Но Одри, казалось, уже не слышала моих слов. Ее рука в моей обмякла, возбуждение покинуло ее, и голос ее прозвучал тускло, когда она сказала мне:

- Спасибо, Язон. Вы ведь не сердитесь, что я вас так называю?

- Нет, Одри.

- Когда вы будете в городе?

- Не знаю… Какое-то время я, наверное, пробуду здесь.

- Через несколько дней я снова приеду, хорошо? - она посмотрела на меня искоса.

- Да. Я буду ждать тебя, Одри.

Мы подошли к дому.

- Я замерзла, Язон. Я уеду сейчас. Попрощаюсь с отцом и уеду. Не знаю почему, но, наверное, лучше уехать сейчас.

Она посмотрела на меня очень пристально и очень серьезно и прижалась губами к моей щеке. Нет, не поцеловала, прижалась. Я почувствовал, что она дрожит.

- Я должна уехать, - снова повторила она. - Сейчас же. Иначе я останусь здесь. А я этого не хочу. Не сейчас, не сегодня… Ты проводишь меня?

Я молчал. Я ничего не понимал. Ничему они хочет уехать? Она вошла в дом, а я стоял, задрав голову, и смотрел на звезды, удивительно сочные и яркие в ночном октябрьском небе. На душе у меня стало вдруг удивительно тихо и спокойно, и тепло. Словно в ней, в душе, затопилась печурка. Но только на минуту. Потому что я не мог забыть, кто ее отец и чем он занимается. Боже, почему ты делаешь жизнь такой сложной, нелепой, непонятной? Почему ты одной рукой посылаешь мне женщину, которую я, наверное, полюблю, если не люблю уже, а другой ставишь между нами бело-розового мистера Ламонта? Почему? Господь, если и слышал меня, ничего не ответил. Не ответили и октябрьские звезды, которым скорее всего тоже не было до меня дела. Я вздохнул. Увы, отвечать всегда нужно самому. По крайней мере, на свои вопросы.

В светлом стереоскопическом прямоугольнике открывшейся двери возникли Одри и ее отец. Он приподнялся на цыпочки, поцеловал дочь в щеку и что-то сказал ей. Она вышла, закрыв за собой дверь, но она тут же снова распахнулась, и на улицу вышел Бонафонте.

- Я провожу вас, Одри, - тихо сказал он.

- Спасибо, Оуэн, но у меня есть свой ключ.

«Ключ», - промелькнуло у меня в голове.

- Я провожу вас, Одри, - снова повторил Бонафонте.

- Оуэн, - сказала Одри, - я попросила проводить меня мистера Рондола. Вот он стоит и ждет меня.

- И все равно я провожу вас.

Теперь я понял. Они боялись, что я могу удрать вместе с ней.

- До свидания, Одри, я буду ждать вас, - сказал я.

* * *

- Ну так как дела, дорогой мой Рондол? Двигаемся ли мы вперед? - спросил меня через несколько дней профессор, когда я пришел к нему в кабинет.

- Как будто, мистер Ламонт. Мне совестно беспокоить вас так часто, но пока я…

- Да господь с вами, мой друг, Я получаю огромное удовольствие от бесед с вами…

Он был искренен, я в этом не сомневался. Беседы наши, наверное, действительно были ему приятны. Но беседовали мы не о судьбах цивилизации, а о том, как получше упрятать в тюрьму невинного человека. Что лишний раз доказывает, что умный человек может получать удовольствие от малого.